Зеленый базар

Мы иногда не замечаем, что, говоря об истории, любим порой удивить собеседника впечатляющими цифрами и фактами. И нередко очень мало знаем, если говорить о той или иной эпохе, об истории житейской, бытовой, на уровне обычной жизни людей, через которую, собственно, и отражаются все события времени…
Зеленый базар.
Почему он «Зеленый»? А кто его знает…



Когда-то давно в «ленинской смене» работал художник-ретушер дядя Миша… он был исконный алмаатинец и объяснял это так. Будто бы в стародавние времена какой-то шутник в одну из ночей покрасил лавки базара в зеленый цвет. Я к этой версии отношусь с недоверием. Во-первых, не так-то просто справиться с такой работой за одну ночь, а во-вторых, краски бы потребовалось столько, что вряд ли кому могла прийти на ум такая никчемная затея. Скорее всего, «Зеленый» стал «Зеленым» просто потому, что его прилавки ломились от огородной и садовой зелени, которую везли сюда прежде возами, как позже машинами. 
Вообще же, и до войны и после нее рынок занимал ту же самую площадь, что и теперь, замкнувшись в квадрате улиц Пастера – Пролетарской – Максима Горького – Пушкина. Уже на подходе к нему чувствовалось, что приближаешься к чреву Алма-Аты. Перед входом на базар по обочинам тротуара рядами сидят торговки семечками и жареной кукурузой. Перед каждой – мешочек с товаром и неизменный стакан. 
Стакан – дефицит. Достать его не так просто. У тележек, прикрытых от солнца тентами, страдающие от жары глушат морс банками. Можно выпить и на рубль, и на пять. Протянешь пятерку – нальют целую полулитровую банку с полной нормой сиропа…
А по обеим сторонам улицы Пушкина на всем протяжении от Горького до Пастера стоят китайцы с тележками. Один к одному. На тележках в отдельных ящичках всякая ерунда: синька в бумажных пакетиках, ученические перья, резинки, гвоздики, ленточки. К вечеру, когда закрывался базар, эти торговцы мелочью, толкая перед собой свои двухколесные «магазины», исчезали в ближайших кварталах.
Самое приметное и единственное капитальное здание на рынке – молочный павильон. В центре на обе стороны – прилавки, покрытые каменными плитами под мрамор, в стенах – окошечки ларьков. Товары в ларьках не бог весть какие – все местного производства, зато на прилавках всего в достатке: рядами выстроились банки с молоком и сметаной, сливки, творог. Зимой у входа в павильон стояли вереницы саней, и бабы в перепоясанных тулупах, закутанные платками, споро уносили тяжеленные фляги. Гривы коней искрил иней.
Но базар – это не только купи-продай. Развлечений – море. Пошлют за пучком редиски, проходишь полдня. Первая заминка у аттракциона «Мотогонки по вертикальной стене». За стенами похожего на банку дощатого сооружения ревет мотоцикл. По лесенке поднимаешься наверх на смотровую площадку. Началось… дух захватывает, как он носится. 
А на базаре и в будни полно народа. Кроме продавцов и покупателей, здесь масса праздношатающихся, которые и пришли-то сюда непонятно зачем. Со входа сразу попадаешь в плотное людское кольцо, окружившее баяниста. Он сидит в центре на табуретке, лицо оспой побито, ворот гимнастерки нараспашку. Глаза закрыты: слепой или прикидывается, черт его знает. Наяривает на баяне. Песни, известно, самодельные, фронтовые, прямо из окопа. А там, в окопах, у тех, кто там сидит, и мысли, и песни об одном – о бабах. Вот и он все о том же…
Другим и песни, и переборы баяна до фени. Стоят у столба под репродуктором и молча смотрят на стрелки наручных часов. Эти поспорили – у кого «бочата» точнее. Если твои врут, виноват сам, отдай тому, у кого самые точные. Проверяют по сигналу из Москвы…
Ровный гул торжища взрывают пронзительные детские голоса: «Кому свежей холодной воды! Кому свежей холодной воды!» пацаны с чайниками и кружками в руках продираются сквозь толпу, попутно наливая «свежую» и «холодную». Напиться – рубль.
На пятачке в кучу сбились серьезные мужики. Тот, который в середине, ловко сбрасывает на фанерку три карты. Они падают «рубашками» кверху, и нужно угадать, где лежит бубновый король. А чего не угадать? Вот но, с краю! Точно! Проигрывает раз за разом, но рассчитывается честно. Достает из кармана пригоршнями мятые купюры – на, поучи! Но нас не проведешь! Мы знаем: играет с «мандерами», значит, со своими. Завлекает подростков легким выигрышем. А кто не позарится на дармовые деньги?! Но попробуй только сунься! Сроду не угадаешь, куда упал этот проклятый король.
Мы смотрим, учимся. Потом сбросились, купили колоду карт и давай тренироваться! Наблатыкались, хоть на базар иди. Да куда там – малы! Дадут по соплям…
В уголке, ближе к Пушкина, хлебная площадка. Здесь топчутся и стар и млад. Товар – налицо: кирпичек серого под мышкой. У кого – в газетке, у кого так… Цена одна – двести рублей булка. Берут хорошо, есть-то нечего. 
Шныряют пацаны с папиросами.
- Ну что, фронтовичок, закурим? 
- Кому «Вперед»? Кому «Вперед»? Два рубля штука! 
«Вперед» - так назывались папиросы, которые выпускала в те годы Алма-Атинская табачная фабрика. Они были в больших картонных коробках по двести штук в упаковке. На крышке – рисунок: красноармейцы с винтовками наперевес бегут в атаку, а внизу одно только слово красным: «Вперед!».
Фабрика хоть и в городе, а папирос этих никто не видит: все отправляют на фронт, в госпитали. Кое-кому, конечно, эти папиросы перепадают и здесь – тем, кто получает пайки первой или второй категории. Но это – начальство! А простому смертному что делать? Но выход есть! Если уж ты такой заядлый курильщик, что жить без табака не можешь, иди на Зеленый. Тут под навесом стоят мужики. Перед каждым мешочек с самосадом. Пробуют друг у друга, заходятся в кашле, на глазах – слезы. У них и бери, какой понравится. 
Спичек, между прочим, тоже в обрез. Не у каждого. Но народ приноровился. Носят при себе, кому надо, стальное кресало, кремень и трут. «Чик-пак» - называется этот безотказный набор. Постучат, постучат, фитилек, глядишь, и задымился. Каменный век, конечно, зато надежно. 
А вообще на базаре вполне можно и напиться и наесться. Были бы деньги. Водка, спирт – в неограниченных количествах. Бабы носят в ведрах пирожки, манты, самсу. Милиция их гоняет, но все образуется само собой. Постонут, всплакнут для жалости, угостят стражей порядка своей стряпней, но товар продадут. 
И еще Зеленый запомнился упоительным, устойчивым запахом карамели с кондитерской фабрики, который, казалось, никогда не выветривался с территории рынка и ближайших к нему улиц. Особенно ощутимым он становился в предвечерние часы, когда базар начинали разгонять. 
…Летний день долог. Народ еще в запале, еще бы потолкаться, купить, продать. Еще на прилавках груды лука, помидоров, огурцов, еще толпится очередь у воза с мукой, а уже со всех сторон рассыпаются трели милицейских свистков. 
- Расходись! Время вышло! 
Толпа выплескивается на Горького, захлестывает улицу у рынка. Но и тут нет покоя базарному люду. Милиция продолжает гнать его подальше от торжища. Разномастная галдящая масса, постепенно тая, перемещается ближе к центру. Последние волны ее докатываются до Карла Маркса, и здесь, напротив ювелирного магазина, она, изрядно поредев, растворяется в вечернем сумраке. 
Из воспоминаний алматинского журналиста Николая Владимировича Шапченко.